Алябьева Александра Васильевна

(1812—1891)

...Когда б вы жили
Между греков в древни дни,
Греки б вас боготворили...
(Н.М. Языков)

Московская ярмарка невест славилась на всю Россию. Здесь одерживали свои победы многие красавицы. Здесь впервые блистала Натали Гончарова, одновременно с ней начали «вывозить в свет» и ее ровесницу Александру Васильевну Алябьеву.
Многие сравнивали ее с Гончаровой. Но разницу в их внешности определил Вяземский, назвав красоту Алябьевой классической, а Гончаровой — романтической. В стихотворении «К вельможе» 1830 года Пушкин и сам подтвердил это:

...Влиянье красоты
Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты
И блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой...

Блеск и прелесть — вот разница. Античная, строгая, правильная красота Алябьевой впоследствии стала как будто скульптурной, монументальной.

Судьба А.В. Алябьевой сложилась вполне благополучно. В 1832 году она вышла замуж за гвардейского офицера А.Н.Киреева и долгое время была одной из первых московских красавиц, хозяйкой литературного салона.

В 1836 году Киреевы приезжали в Петербург на балы на масленицу, и здесь Алябьева своей исключительной красотой покорила петербургский свет, а ценитель всего особенного в этой области, князь Петр Вяземский, описал ее появление как «событие», о котором следует рассказать своему другу Александру Тургеневу, жаждавшему в Париже столичных новостей:

«Когда она в первый раз показалась в собрании, сказывают, поднялась такая возня, что не приведи боже: бегали за нею, толпились, окружали ее, смотрели в глаза, лазили на стулья, на окна. Пошли сравнения с Завадовскою, с Пушкиною; только и разговоров, что о ней... Я был у нее. Она в самом деле очень хороша, хотя, кажется, несколько и притучнела... Тяжел, кажется, муж ее; не дает ей слова выговорить и поминутно перебивает разговор с ней».

Но и позже, после рождения детей, она по-прежнему была роскошна в своих открытых платьях, сияя мрамором груди. Б.Н. Чичерин вспоминал о времени создания ее портрета:

«...она была уже не первой молодости и довольно полна, но любила в своей гостиной соединять ученых и литераторов и сама блистать своим образованием...»

Именно в это время (ноябрь 1844 года) ей посвятил стихи посещавший ее гостиную Н.М.Языков:

Сильно чувствую и знаю
Силу Вашей красоты:
Скромно голову склоняю
И смиренные мечты
Перед ней. Когда б вы жили
Между греков в древни дни,
Греки б вас боготворили,
Вам построили б они
Беломраморные храмы,
Золотые алтари,
Где б горели фимиамы
От зари и до зари...

Она была для Языкова еще и напоминанием о Пушкине, и олицетворением Московского быта, «украшением Москвы», но не только из-за своей красоты, но и из-за любви к «родной, славянской стороне».

Я вновь пою Вас; мне отрадно,
Мне сладко петь и славить Вас:
Я не люблю, я враг нещадный
Тех жен, которые от нас
И православного закона
Своей родительской земли
Под ветротленные знамена
Заморской нехристи ушли...

Её интерес к искусству и литературе отмечал Жуковский. У нее был живой и творческий ум, она тонко чувствовала и живо интересовалась. Но для всех она оставалась в первую очередь античной красавицей. Вот как вспоминала об Александре Васильевне в своих мемуарax А.Ф.Тютчева (старшая дочь поэта):

«У меня была с визитом г-жа Киреева, московская дама, очень известная несколько лет назад своей большой красотой... Она сохранила еще остатки былой красоты и, несмотря на некоторую полноту, ее черты не утратили еще античную правильность. Но странно в этой даме то, что она нисколько не тщеславится этой красотой, которую поэты воспели в великолепных стихах. Ее честолюбие в том, чтобы быть умной женщиной, ученой и прежде всего образцовой матерью. Она говорит только об ученых — своих близких друзьях и о всех достоинствах, умственных и нравственных, которые она развила в своих детях, которых я после двухчасового разговора с их мамашей знаю, как будто я сама произвела их на свет. Это наивное и суеверное преклонение перед наукой и эта материнская гордость были бы трогательными, если бы к ним не примешивалась крайне глупая претензия. Когда она с вами говорит о политике или метафизике, хочется сказать ей: "Ах, сударыня, вас красивый нос..."».

Это и другие воспоминания свидетельствуют о том, что красота ее отличалась некоторой античной холодностью и высокомкрием.

Но справедливости ради надо отметить, что кроме красоты, Алябьева могла бы в большей степени гордиться своими детьми. Они получили прекрасное воспитание ума и сердца: сын ее, А.А. Киреев, генерал от кавалерии, впоследствии стал известным писателем-славянофилом, писательницей была и дочь О.А. Киреева-Новикова. Славянские симпатии семьи нашли свое трагическое отражение и в судьбе младшего сына Николая Киреева, который был самым активным членом славянского благотворительного общества. Именно он opганизовал отправку добровольцев в Сербию в 1876 году, затем и сам уехал туда, вступил в сербскую армию под именем Гаджи-Гирея, командовал отрядом, героически сражался и погиб в схватке под Раковичами. Тело его было так обезображено неприятелем, что с трудом поддалось опознанию. Неутешно было горе матери, пережившей его.

Ещё 1831 году, красота А. В. Алябьевой вызвала поэтический отклик семнадцатилетнего М. Ю. Лермонтова. В ночь с 1831 на 1832 год он пришел на новогодний бал-маскарад в московском Благородном собрании «в костюме астролога с огромной книгой судеб под мышкой». Одно из семнадцати стихотворений, вписанных в книгу, предназначалось Алябьевой:

Вам красота, чтобы блеснуть,
Дана;
В глазах душа, чтоб обмануть,
Видна!..
Но звал ли вас хоть кто-нибудь:
Она..?

Пожалуй, Александра Васильевна не стала столь же любимой женой, как и ее «салонная соперница» Натали Гончарова, и трагедия ее жизни не в гибели мужа, но в гибели сына. Но внешняя хлодность ее красоты никак не умалила тепла ее любящего материнского сердца.

(Марина Ганичева.)

Пушкин и его современники