(К.Брюллов «Портрет Е.И.Дурновой»)

В. Пикуль «Полёт и капризы гения»

Москва 1836 года... Жаркое летнее утро.

Елизавета Ивановна открыла двери и всплеснула пухлыми руками, такими плавными, и на каждой ладони — розовая ямочка.

— Ваня, — певуче позвала она мужа, — смотри-ка, гость-то у нас севодни какой приятной.
Из комнат выбежал Иван Дурнов, весь в радости: сам великий маэстро навестил жилище скромного московского живописца.

— Карл Палыч! — воскликнул он. — Дорогой вы наш...
Да, это был он. Короткое сильное туловище с животиком, выпиравшим из-под белого жилета, а руки маленькие и нежные, как у избалованной женщины. Но в пожатии они сильные, эти руки.
— Не ждал, Ванюшка? А я запросто... Не разбудил?
— Да нет, что вы! Мы рано встаем...
Брюллов снял шляпу, волосы золотым венцом распались над его массивною, но прекрасною головой. Он поцеловал руку хозяйке, и юная Елизавета Ивановна, кутаясь в старенький платок, невольно смутилась:
— Карл Палыч, что вы... Я по утрам такая некрасивая бываю, сама себе не нравлюсь.
— Синьора, — ответил Брюллов, — все мы, как правило, всегда некрасивы по утрам. Но вы... Вы даже не знаете, как вы божественны сегодня. Ванюшка, почему ты не напишешь портрета жены?
И этим он окончательно смутил женщину... Дурнов забегал перед создателем "Последнего дня Помпеи", услужливо отворял двери.
— Ваня, — сказала ему жена, — пойду приберу себя малость.
— Нет, нет! — властно удержал ее Брюллов. — Этот платок, поверьте, вам к лицу. Он украшает вашу прелесть.
— Еще бабушкин.
— Это ничего не значит...
Брюллов прошел в гостиную. Сел плотно, как хозяин.
— Ну, что. Ванюшка, стоишь? Давай, хвастай...
Дурнов, краснея, предъявлял свои последние работы:
— Мазочек вот тут не удался. А так-то ничего вроде...
Брюллов недовольно взмахивал короткой рукой:
— Дрянь! Мусор! Выбрось!
Солнечный луч замер на лице юной хозяйки.
Брюллов засопел, будто его обидели.
— Карл Палыч, — снова заробела женщина, — уж вы так на меня севодни смотрите. Право, и неудобно даже... Ведь неприбрана я!
Брюллов молчал, сосредоточенный. Неожиданно крикнул:
— Ванька! Палитру волоки. Ставь холст.
Дурнов одеревенело застыл — в растерянности:
— Зачем?
— Тебя не спрашивают зачем. Ставь, коли велю.
— Мигом.., есть холсток. Для вас.., мигом!

Перед мольбертом Карл Павлович Брюллов не спеша, со вкусом выбрал для себя кисть и стал отбивать ее ворс на ладони.
— Так и сидите, — сказал хозяйке, пронизывая ее взглядом...
Собрались домочадцы, пришли знакомцы из соседних домов по Никитской улице. Стояли в дверях, недвижимые, наблюдали. Имя Брюллова гремело тогда не только в России, но и во всем мире. Как же не повидать великого человека?
— Господи, — переживала, вертясь на стуле, Елизавета Ивановна, — да некрасивая я севодни. Дозвольте хоть приодеться мне!
— Синьора, уже некогда, — отвечал ей Брюллов.
— Лиза, — вступился муж наставительным тоном, — ты гению не перечь. Карл Палыч без тебя лучше все знает...
Стало тихо. Проснулась и зажужжала муха.
— Коли меня не уважаешь, — бубнил Дурнов, — так хоть гения уважь. Или не слыхала, что такое вдохновение?
— Слыхала... Застращал ты меня словом этим.
— Помолчи хоть ты, Ванька, — строго потребовал Брюллов.
В общей тишине щелкала кисть по ладони живописца.
— Вообще-то.., дрянь! — неожиданно произнес маэстро.
— Что, что? - спросил хозяин. — Какая дрянь?
— Дрянь, говорю.., вдохновение — дрянь! Порыв к работе важнее. На одном вдохновении далеко не ускачешь. Гений — это лишь талант, который работает, работает, работает.., пока не сдохнет. Разве не так, Ванюшка? Корпеть надо — тогда получится.
Дурнов вдруг подумал, что гость его, столь знаменитый, берет за погрудный портрет с бар иногда по 10 000 рублей, да еще кривится при этом. Ивану Трофимовичу стало не по себе...
— Между прочим, — пожаловался в потолок, — нуждишка у нас. С хлеба на квас перебиваемся...
Брюллов пасмурно и недовольно глянул на него:
— И я, брат, нуждаюсь.., сильно задолжал на Москве!
Величавым жестом он взялся за палитру.
Дурнов предложил ему уголек для разметки холста:
— Уголек-то.., держите. Вот он.
Брюллов молчал, нацелясь глазом на рдеющую от смущения Елизавету Ивановну. Боясь, что угодил не так, как нужно, Дурнов отбросил уголь и протянул взамен кусок мела:
— Может, мелком фигуру очертите, как и водится?
— Зачем? — спросил Брюллов отвлеченно.
— Все живописцы так-то мудро поступают.
— А я, прости, не мудрец, — отвечал Брюллов.
И вдруг.., о ужас! Кисть его полезла прямо в раствор красного масла. Рука выбросила кисть вперед — и в самом центре девственного холста бутоном пышным расцвела ярчайшая точка.
Никто ничего не понимал, в дверях зашушукались.
— Эй, вы! Потише там... — прикрикнул хозяин.
Брюллов утомленно, словно проделан адский труд, откинулся на спинку стула. Минуты три он с удовольствием любовался этой красной точкой, возникшей посреди холста по его желанию.
— А что же это? — осторожно спросил Дурнов.
— Губы.
— Впервые вижу.
— Дурак! Или губ никогда не видел?
— Да нет, кто ж так делает, чтобы с губ начинать?
— Я так делаю. Могу и с уха начать... Чем плохо?
Елизавета Ивановна чуть привстала со стула:
— Можно и мне посмотреть?
— Сиди уж, — придержал ее муж.
Брюллов, огранича себя написанием губ, резко отшвырнул кисть. При этом он брезгливо сказал хозяину: — Мажь...
Дурнов с робостью перенял кисть:
— Карл Палыч, а что мазать-то мне?
— Платок мажь!
— Как мазать?
— Как хочешь, так и мажь. Что ты меня спрашиваешь?
Хозяин начал "мазать". Иногда спрашивал: так ли?
— Мне все равно, — отвечал Брюллов, даже не глядя... Когда платок был закончен, Карл Павлович от чайного стола всем корпусом, порывисто и живо, обратился к мольберту:
— Ванька, ты — гений... Теперь дай кисть.
Уверенно стал выписывать вокруг губ овал женского лица.
— Чуть-чуть глаза.., вот так, - велел он.
Елизавета Ивановна, малость кокетничая, подняла взор. В этот момент она напомнила Брюллову одну из тех римлянок, которых он изображал в картине разрушения Помпеи.
— Так, так! — обрадовался он. - Благодарю, синьора...
И замолчал. Работал рьяно. Потом стал зевать:
— Не выспался... Пойду-ка я.
— Карл Палыч, — взмолился Дурнов, — не бросайте, закончите!
— Ах, брат! Дальше как-то неинтересно.
— Христом-богом прошу.., все просим. Закончите!
— Бери и заканчивай сам, — сказал Брюллов, поднимаясь.
— Да не могу я так, как вы это можете.
Брюллов пошел к двери, явно недовольный собой; издали глянул на портрет и звонко выкрикнул:
— Дрянь! Мусор! Выбрось!
И его тут же не стало... Великий человек удалился.

Иван Трофимович Дурнов был художник маленький, но человек добросовестный. Он понимал, что нельзя править и дописывать начатое гением. Портрет остался незавершенным шедевром...

В таких портретах таится особая прелесть. Как много надо было сказать! И как много еще не сказано! В таких случаях мы додумываем портрет сами....

Рассказы о шедеврах