Б. Кустодиев (1878-1927)

Большевик

1920, xолст, масло, 101x141 см
Государственная Третьяковская галерея, Москва

На картине изображена гигантская фигура большевика, держащего в своих руках развевающийся красный флаг и идущего по заполненной толпой улице меж дворцов и домов к церкви, ставшей на его пути в «светлое будущее». Работа была написана Кустодиевым в качестве осмысления им причин и последствий Октябрьской революции 1917 года, в результате которой к власти пришли большевики. Желая выразить «чувство стихийного в большевизме», художник прибег к несвойственной его творчеству аллегории, написав большевика как нового бога из «коммунистического рая». Ввиду этого Кустодиев побоялся отправлять картину на выставку, считая, что её сочтут провокацией по отношению к советской власти. Однако вскоре данная работа стала рассматриваться критиками как классика советского изобразительного искусства первых послереволюционных лет, решённая в наивно-символической манере.

Символическая, гротескная фигура могучего мужика огромного, исполинского роста возвышается с развевающимся красным стягом в руках над городом и народом. Образ его не лишён черт повседневности и решён в конкретно-бытовом плане, наивно и прямолинейно: простое русское бородатое лицо, неопрятная одежда, зимняя рабочая куртка-ватник и сапоги, шапка-ушанка и развевающийся серый шарф.

Неукротимый, энергичный, волевой и мужественный, несоразмерный всему окружению большевик, как эдакий Илья Муромец, размашисто шагает меж дворцов, домов и звёздных глав церквей. В этом богатыре как персонификации Октябрьской революции виден сам Иван из поэмы «150 000 000» Владимира Маяковского: «Россия вся единый Иван,/и рука у него — Нева,/а пятки — каспийские степи…»; здесь поэт перевоплотился в своего героя, который как в стихотворении Марины Цветаевой: «Превыше крестов и труб,/Крещенный в огне и дыме,/Архангел-тяжелоступ…».

Большевик ступает через толпу людишек-муравьёв как Гулливер среди лилипутов, он своего рода «Гулливер революции». Вооружённые демонстранты выглядят довольно обыденно: солдаты в серых шинелях и папахах, матросы в бескозырках, несколько всадников, в том числе окружившие подъехавший автомобиль. Толпа движется по городу, по Москве — к Кремлю от горы с домами, на которой заметно здание Румянцевского музея (позже Библиотека им. В. И. Ленина). Большевик будто произрастает из коллективного человеческого тела, гущи народа, из бесчисленных и безликих, тёмных масс миллионов людей, заполнивших до отказа тесные улицы и переулки, по которым они бегут толпой, текут потоком вслед за вожаком в светлое будущее.

Городской люд осенён огромным, грандиозно развевающимся кроваво-красным полотнищем стяга, которое, как пылающее пламя революционного пожара, окутало всё городское пространство и змееподобно закрыло все небо, теряясь за линией горизонта и распростёршись по всему верхнему краю картины как «новые небеса» (Книга пророка Исаии, 66:22).

Стиснув зубы, большевик крепко сжимает могучими своими руками древко знамени. Голова большевика выходит за верхний край полотна, она будто касается небес и обрамлена складками знамени; зритель может увидеть в нём «Ангела сильного […] облачённого облаком; над головой его была радуга», и «ноги его как столпы огненные» (Откровение Иоанна Богослова, 10:1). Большевик та сила, которая поворотила Россию; делом рук своих, знаменем, он попирает собой всё вокруг, что там церкви — большевик выше самого бога; он Колосс, охвативший космос, «витрувианский человек», маячащий в облаках как грядущий идеал.

Писатель Аркадий Кудря отмечал, что воплощённый в разгневанном человеке зрительный образ большевика переполнен яростью, что, по замечанию филолога Юрия Степанова, является выражением ужаса, коллективного бессознательного, и берёт исток в картине Франсиско Гойи «Колосс[en]», написанной им около 1808 года, на которой страшный великан с силой поднимается из моря над толпой в ужасе разбегающихся людей. Степанов также рассказывал о бытовании среди старых москвичей одной легенды, согласно которой Фёдор Шаляпин во время написания Кустодиевым его портрета увидел у него дома эту картину с фигурой огромного большевика и, содрогнувшись, сказал: «Ну, пора уезжать?».

По мнению нескольких критиков, большевик горящим, фанатичным взглядом смотрит в сторону маленькой, умалённой и униженной церквушки, задавленной его гигантской фигурой. В прежних картинах Кустодиев придавал церквям уютную и величественную красоту, сообразно высказыванию самого художника, как-то записанному Воиновым: «Церковь на моей картине — моя подпись».

По трактовке Карякина, большевик, идя на церковь, личный мир Кустодиева, «идет на художника, его хочет стереть с лица земли». Некоторые критики считали, что церковь стала на пути большевика как последний «символ самодержавия, верная хранительница старых порядков», которую он легко переступит как раньше перешагивал дома, как растаптывал всё прежде. Однако эту интерпретацию образа искусствовед Илья Зильберштейн считал небогатой, засомневавшись в том, что церковь оказалась лишь «последней преградой» на пути большевика, буквально «поднявшегося во весть рост» в дни Октябрьской революции[44]. По выражению Воинова, «большевик движется на церковь» будто «красный призрак», который «опьяняет и увлекает за собой массы»; в этом по мнению критиков можно разглядеть отсылку к чётко обозначенному к моменту создания полотна отношению новой власти к религии.

Примечательно, что по свидетельству того же Воинова, в первоначальном варианте картины Кустодиев хотел изобразить на крыше церкви прячущихся в ужасе попа и дьякона, но под влиянием мнения жены передумал, отказавшись от этой довольно карикатурной идеи.

В данном полотне Кустодиев отказался от характерной для его дореволюционных картин декоративной расцветки. По композиции «Большевик» больше похож на «27 февраля 1917 года»: оба произведения представляют из себя зимние пейзажи. Однако в случае «Большевика», снег, являющийся любимым выразительным средством Кустодиева, померк до синевы от тени огромных фигуры и флага, сквозь складки которого проникают редкие всполохи солнечного света. Доминирующие на полотне красные и чёрные тона, благодаря которым «Большевик» приобретает победную монументальность, добавляют композиции ощущение бунтарства, бесконтрольности и стихийности, которыми наполнено «27 февраля 1917 года», во многом из-за собственных наивно романтических революционных представлений художника.

Как отмечал Воинов, «чисто живописное достоинство картины превосходно — борьба синих теней с яркими лучами скользящего солнца, брызги света на заиндевевших деревьях, голубые тени на снегу».