Дневник ученика Леонардо да Винчи

глава из романа "Воскресшие боги" Д Мережковского (ШЕСТАЯ КНИГА)

ЧАСТЬ 3

От Салаино и Марко узнал я, что Леонардо в течение многих лет расспрашивал путешественников и всех, кто когда-либо видел смерчи, наводнния, ураганы, обвалы, землетрясения, узнавая точные подробности и терпеливо, как ученый, собирая черту за чертой, наблюдетение за наблюдетем, чтобы составить замысел картины, которой, быть может, никогда не исполнит. Помню, слушая раcсказ о потопе, я испытывал то же, что, бывало, при вид дьявольскихъ рож и чудовищ в рисунках его —ужас, который притягивает.

И вот еще, что меня удивило: рассказывая страшный замысел, художник казался спокойным и безучастным. Говоря о блесках молннии, отражаемых водою, заметил: «Их должно быть больше на дальних, меньше — на ближних к зрителю волнах, как того требует закон отражения света на гладких поверхностях».

Говоря о мертвых телах, которые сталкиваются в водоворотах, прибавил: «Изображая эти удары и столкновения, не забывай закона механики, по которому угол падения равен углу отражения».

Я невольно улыбнулся и подумал: «Вот он весь в этом напоминании!»

..........

Учитель сказалъ:

— Не опыт, отец всех искусств и наук, обманывает людей, а воображение, которое обещает им то, чего опыт дать не может. Невинен опыт, но наши суетные и безумные желания преступны. Отличая ложь от истины, опыт учит стремиться к возможному и не надеяться, по незнанию, на то, чего достигнуть нельзя, чтобы не пришлось, обманувшись в надежде, предаться отчаянию.

Когда мы остались наединe, Чезаре напомнил мне эти слова и сказал, брезгливо поморщившись:

— Опять ложь и притворство!

— В чем же теперь-то солгал он, Чезаре? — спросил я с удивлением. — Мнe кажется, что учитель...

— Не стремиться к невозможному, не желать недостижимого! — продолжал он, не слушая меня. — Чего доброго, кто-нибудь поверит ему на слово. Только, нет, не на таких дураков напал: не ему бы говорить, не мне бы слушать! Я его насквозь вижу...

— Что же ты видишь, Чезаре?

— А то, что сам он всю жизнь только и стремился к невозможному, только и желал недостижимого. Ну, скажи на милость: изобретать такие машины, чтобы люди, как птицы, летали по воздуху, как рыбы, под водою плавали,— разве это не значит стремиться к невозможному? А ужас потопа, а небывалые чудовища в пятнах сырости, в облаках, небывалая прелесть божественных лиц, подобных ангельским видениям, — откуда он все это берет, — ужели из опыта, из математической таблички носов?.. Зачем же обманывает себя и других, зачем лжет?

Механика нужна ему для чуда, чтобы на крыльях взлетать к небесам, чтобы, владея силами естественными, устремить их к тому, чтб сверх и против естества человеческого, сверх и против законов природы — все равно к Богу или к дьяволу, только бы к неиспытанному, к невозможному! Ибо верит-то он, пожалуй, не верит, но любопытствует, — чем меньше верит, тем больше любопытствует; это в нем, как похоть неугасимая, как уголь раскаленный, которого нельзя ничем залить — никаким знанием, никакимъ опытом!..

Слова Чезаре наполнили душу мою смятением и страхом. Все эти последние дни думаю о них, хочу и не могу забыть.

Сегодня, как будто отвечая на мои сомнения, учитель сказал:

— Малое знание даёт людям гордыню, великое — дает смирение: так пустые колосья подымают к небу надменные головы, а полные зерном склоняют их долу, к земле, своей матери.

— Как же, учитель, — возразил Чезаре со своей обыкновенной язвительно-испытующей усмешкой, — как же говорят, будто бы великое знание, которым обладал светлейший из херувимов, Люцифер, внушило ему не смирение, а гордыню, за которую он и был низвергнут в преисподнюю?

Леонардо ничего не ответил, но, немного помолчав, рассказал нам басню:

«Однажды капля водяная задумала подняться к небу. При помощи огня взлетела она тонким паром. Но, достигнув высоты, встретила разреженный, холодный воздух, сжалась, отяжелела, и гордость её превратилась в ужас. Капля упала дождем. Сухая земля выпила ее. И долго вода, заключенная в подземной темнице, должна была каяться в грехе своем».

..........

Кажется, чем больше с ним живешь, тем меньше знаешь его.

Сегодня опять забавлялся, как мальчик. И что за шутки! Сидел я вечером у себя наверху, читал перед сном любимую свою книгу: «Цветочки св. Франциска». Вдруг по всему дому раздался вопль нашей стряпухи Матурины:

— Пожар! Пожар! Помогите! Горим!..

Я бросился вниз и перетрусил, увидев густой дым, наполнявший мастерскую. Озаряемый отблеском синего пламени, подобного молнии, учитель стоял в облаках дыма, как некий древний маг, и с веселой улыбкой смотрел на Матурину, бледную от ужаса, махавшую руками, и на Марко, который прибежал с двумя ведрами воды и вылил бы их на стол, не щадя ни рисунков, ни рукописей, если бы учитель не остановил его, крикнув, что все это шутка. Тогда мы увидели, что дым и пламя подымаются от белого порошка с ладаном и колофошемнием на раскаленной медноЙ сковородке, — состава, изобретенного им для устройства увеселительных пожаров. Не знаю, кто был в большем восторге от шалости — неизменный товарищ всех его игр, маленький плут Джьякопо, или сам Леонардо. Как он смеялся над страхом Матурины и над спасительными ведрами Марко! Видит Бог, кто так смеется, не может быть злым человеком.

Но, среди веселья и хохота, не преминул записать, сделанное им на лице Матурины, наблюдение над складками кожи и морщинами, которые производит ужас в человеческих лицах.

..........

Почти никогда не говорит о женщинах. Только раз сказал, что люди поступают с ними так же беззаконно, как с животными. Впрочем, над модною платоническою любовью смеется. Одному влюбленному юноше, который читал слезливый сонет во вкусе Петрарки, ответил ...

«Ежели Петрарка так сильно любил лавр — Лауру,— это, вероятно, потому, что лавровый лист хорошая приправа к сосискам и жареным дроздам. Я же не могу благоговеть перед такими глупостями».

Чезаре уверяет, будто бы в течение всей своей жизни Леонардо так занят был механикой и геометрией, что не имел времени любить, но, впрочем, он едва ли совершенный девственник, ибо уж, конечно, должен был, хотя бы раз, соединиться с женщиной, не для наслаждения, как обыкновенные смертные, а из любопытства, для научных наблюдений по анатомии, исследуя таинства любви так же бесстрастно, с математической точностью, как все другие явления природы.

..........

Мне кажется порою, что не следовало бы мне никогда говорить о нем с Чезаре. Мы точно подслушиваем, подсматриваем, как шпионы. Чезаре каждый раз испытытывает злую радость, когда удается ему бросить новую тень на учителя. И что ему нужно от меня, зачем отравляет он душу мою?......

Сегодня Чезаре спросил меня, знаю ли я, что во Флоренции Леонардо былъ обвинен в содомии. Я ушам своим не поверил, подумал, что Чезаре пьян или бредит. Но он мне подробно и точно объяснил.

В 1476 году,— Леонардо было в то время 24 года, а его учителю, знаменитому флорентийскому мастеру Андрэа Вероккио 40 лет,безымянный донос на Леонардо и Вероккио, с обвинем в мужеложстве опущен был в один из тех круглых деревянных ящиков, называемых «барабанами» — tamburi, которые вывешиваются на колоннах в главных флорентинских церквах, преимущественно в соборе Марии дель-Фиоре. 9-го апреля того же года ночные и монастырские надзиратели разобрали дело и оправдали обвинённых, но под условием, чтобы донос повторился, а после нового обвинения, 9-го июня, Леонардо и Верокио были окончательно оправданы. Более никому ничего неизвестно. Вскоре после того Леонардо, навсегда покинув мастерскую Вероккио и Флоренцию, переселился в Милан.

— О, конечно, гнусная клевета! — прибавил Чезаре с насмешливой искрой в глазах. — Хотя ты еще не знаешь, друг мой Джиованни, какими противоречаями полно его сердце. Это, видишь ли, лабиринт, в котором сам черт ногу сломит. Загадок и тайн не оберешься! С одной стороны, пожалуй, как будто бы и девственник, ну, а с другой...

Я вдруг почувствовал, как вся кровь прилила к моему сердцу... вскочил и крикнул:

— Как ты смеешь, подлый человек!..

— Что ты? Помилуй... Ну, ну, не буду! Успокойся. Я, право, не думал, что ты этому придаешь такое значение...

— Чему придаю значение? Чему? Говори, говори все! Не лукавь, не виляй!..

— Э, вздор! Зачем горячиться? Стоить ли таким друзьям, как мы, ссориться из-за пустяков? Выпьем-ка за твое здоровье!

Гадко мне, не знаю, от вина ли, выпитого в проклятом кабачке, или оттого, что мы там говорили.

СТЫДНО ПОДУМАТЬ, КАКУЮ ПОДЛУЮ РАДОСТЬ МОГУТ НАХОДИТЬ ЛЮДИ, УНИЖАЯ ВЕЛИКОГО.

Леонардо да Винчи