В.А.Тропинин

Биография

Часть 5

Картина «Старуха, стригущая ногти» (1840 г.) стала поворотом в творчестве художника к мотивам голландского искусства. К этому времени романтика начинает уходить из его работ, и этот портрет-рисунок жены живописца — единственное приближение к поэтическому восприятию голландцев. Так в конце своей жизни Василий Андреевич вернулся к гармонии человеческого образа.

Теперь его идеал в старости и покое. Он выразил его в картине «Женщина с курицёй» (1855 г.). Смерть жены в 1856 г. настолько потрясла художника, что до самого конца жизни он так и не смог оправиться от горя. Поэтому эта картина явилась как бы итоговой в творчестве живописца.

В наследии Тропинина самые разнообразные портреты: интимные и репрезентативные, однофигурные и групповые, крестьянские и купеческие, детские, костюмированные...

Особое место в этом ряду занимают портреты друзей-художников, относящиеся к новому жанру русского искусства, сложившемуся позднее в понятие «портреты интеллигенции».

Этот ряд дополняют и тропининские автопортреты (1810-е, 1824, 1830-е), среди которых наиболее символичен «Автопортрет с кистями и палитрой на фоне окна с видом на Кремль» (1844). В нем Тропинин не только объявляет о своем жизненном призвании, но и утверждает творческое кредо истинно русского художника — не случайно он показывает себя на фоне Кремля, древнего национального памятника.

Последний год своей жизни Тропинин провел в собственном домике в Замоскворечье. Здесь он очень скучал по старенькой квартирке на Ленивке. Пришедшему к нему в гости Рамазанову, он как-то сказал: «Да и дверей-то тех нет, помните?» А те двери сверху донизу были исписаны именами тех, кто приходил к Тропинину, но не заставал его дома. Чаще всех остальных на них встречались имена Брюллова и Витали.

Дом на Ленивке был своего рода прибежищем, приютом для многих переступавших его порог. Стоило Василию Андреевичу и его жене Анне Ивановне отлучиться, на парадной двери появлялись надписи мелом: "Был Брюллов", "Был Витали". Опять "Был Брюллов", "Был Булахов"...

Дверь гостям открывал обыкновенно или сам художник, или его сын. Тропинин показывался в дверях – среднего роста, с умным открытым лицом, в очках, в халате; добродушно улыбаясь, говорил: "Вы меня извините, что я в халате, я усвоил это платье, в нем свободнее работать, да так и принимаю свою братию – художников..."

А в гостиной заботами Анны Ивановны уже на столе самовар, румянятся свежеиспеченные крендельки, и все, даже глиняный кувшинчик со сливками, сияет добродушием и расположением к гостю. И начинаются разговоры истинно московские, откровенные, долгие, не кончающиеся. Петербуржцы приезжали в Москву поговорить. Только здесь еще хранились обычаи милой старины, когда простота и добросердечие, царящие в доме, как бы открывали сердца, и беседы больше походили на задушевные излияния, исповеди, чем на обычный житейский обмен новостями. Изъездивший полсвета, избалованный славой – и какой славой! – Брюллов, когда рассказывал о Москве, прежде всего, вспоминал тропининский дом, доброго Василия Андреевича и чуть не со слезами на глазах уверял: "Я бы у него жить стал, к нему бы на хлебы пошел..."

Тропинины покинули Ленивку после смерти Анны Ивановны в 1856 г.. В одном из замоскворецких переулков старый художник купил дом. Сын постарался обставить его так, как будто давно уже здесь шла их налаженная семейная жизнь: на окнах висели клетки с канарейками, повсюду стояли горшки с цветами.

"Как же хорошо у вас, весело!" – говорили Василию Андреевичу. "Нет, не говорите этого, вот старуха моя умерла, и птички меня уже не занимают Да и дверей тех нет, помните, что были в доме Писаревой..."

Художник всегда доброжелательно относился к своим моделям. Он писал людей в добром расположении духа, в лучшие минуты их жизни. "Иные обвиняют меня в том, что мои портреты почти все улыбаются, – говорил однажды художник, как бы оправдываясь. – Да ведь я не придумываю, не сочиняю этих улыбок – я их пишу с натуры. Зачем передавать полотну неприятное выражение, которое останется без изменений, зачем производить тяжелое впечатление, возбуждать тяжелые воспоминания в любящих этого человека".

Тропинин не поправлял природу модели и не приукрашивал ее искусственным эффектами; с всевозможной тщательностью передавал он почти неуловимые особенности лица изображаемого человека. Тропинин всегда видел в изображаемых людях что-то особенное и хорошее. Даже убогий нищий старик, просящий подаяние, вызывал уважение, а в «Кружевнице» он смог показать необыкновенную красоту простой трудящейся девушки.

Тропинина любили люди! Любили за талант, доброту, отзывчивость и гостеприимство. Он не гнался за почестями, не ждал выгодных заказов и льгот от Академии Художеств (положенных ему, как академику). Только частными заказами, что не часто в истории России XIXв., он зарабатывал на жизнь. Он не гнался за славой, но она всегда была рядом.

Есть люди, которые и в несчастье не кажутся несчастливыми, потому что умеют терпеть, и в самых стеснительных обстоятельствах спокойны, потому что глубоко веруют, потому что принцип – все образуется – для них не принцип, а сущность их характера. Самому неудобству окружающего они умеют придать впечатление удобства, уюта, какую-то необъяснимую притягательность.

Таким человеком был живописец Василий Андреевич Тропинин, академик живописи, известный в Москве портретист.

Василия Андреевича Тропинина похоронили на Ваганьковском кладбище. Художник создал более семисот работ, в основном портреты современников: людей известных и неизвестных, богатых и бедных – архитекторов, писателей, актеров, ученых, военных, господ и крестьян, странников, нищих и детей.

Мир Тропинина тих и спокоен, в нем нет страстей и драматизма, но разлита глубокая, всеобъемлющая любовь к человеку. Полотна этого живописца излучают ее своими теплыми красками, добрыми улыбками, неторопливыми жестами и ясными взглядами персонажей. Его творчество сыграло важную роль в развитии демократических тенденций русского искусства XIX в. и особенно в формировании художественных традиций Москвы.