Фёдор Aлександрович Васильев (1850-1873)
БИОГРАФИЯ
часть 1 часть 2
«Oттепель» нeлeгко далась Васильеву. Зимой он сильно простыл на катке.
Он ничего не умел делать просто так, без души: бегать на коньках – так уж до упаду, шутить так, чтобы все кругом звенело от хохота, кричать так, уж чтобы за тридевять земель слышно было...
Не оправившись как следует от простуды, он поехал с таким же шальным, как он, дружком – учеником академии Кудрявцевым – перекрикивать Иматру.
Иматра – шумный водопад в Финляндии, среди гранитных голых скал и заснеженных лесов. Друзья становились по обе стороны люто гудящего ледяным "кипятком" обвала и перекликались до хрипоты наперекор стихии.
Вскоре Федора oдoлeл кашель, но заняться собой было некогда: наступала пора оттепели, а он должен был подглядеть ее всю —день за днем, шаг за шагом. Оттепель была увидена, запечатлена, но на здоровье внимания он не обращал.
Лишь весенние месяцы 1871 г. довелось Васильеву провести в Петербурге, среди друзей-художников. В числе 23 будущих передвижников он участвует в составлении Устава первого свободного творческого объединения, выросшего из Артели Крамского, готовится к первой выставке Товарищества передвижников, что, впрочем, ничуть не мешает неисправимому озорнику в письмах острить и по этому поводу, именуя себя "Отставным чтецом Общества Вольных шалопаев".
И вправду, своим шалопайством Васильев немало тревожит своих многочисленных доброжелателей. Деньги за картины, и подчас немалые, вылетают у него сразу при получении: на дорогие игрушки и лакомства для братишек и матери, моднейшие костюмы, шикарные шляпы, перчатки и галстуки.
В это же время Великий князь Александр Александрович, будущий император Александр III, заказал для себя повтор прогремевшей на всю страну картины "Оттепель" и тут же определил ее в Аничков дворец. Но это была не просто копия собственной картины, а возможность творческой доработки темы. Повторение картины было отправлено через год на Всемирную выставку в Лондон и получило высокую оценку английских критиков.
Ободренный успехами, Федор, словно играючи, обретает весьма широкие знакомства. Появляется в высшем свете и одновременно ныряет с головой в разгул столичной богемы.
Но поскольку он мало берегся, легкая поначалу простуда переросла в серьезное заболевание горла и легких. Обнаружились первые грозные признаки туберкулеза. Чахотка принялась грызть здоровяка Васильева так же яростно, как поедала она тогда на Руси тысячи крепких и цветущих жизней. Двадцать один год — излюбленный возраст этой болезни. Доктора советовали срочно переехать из питерской вечной сырости в более здоровый и теплый климат.
В мае 1871 г Васильев едет в давно полюбившееся имение Строганова Хотень. Условился в этих благодатных местах до лета подождать Крамского, чтобы вместе походить на этюды. Но и климат Харьковщины не излечил прогрессирующего недуга. А доктора в то время верили в одно лишь лекарство – Крым. Пришлось в июле ехать дальше на юг, в Ялту, не дождавшись друга, в надежде на благотворное влияние климата.
Общество поощрения художников дало ему средства на эту поездку. Но еще до отъезда Федор Александрович был зачислен вольноопределяющимся учеником Академии художеств и получил звание художника I степени.
Жизнь в Ялте была трудной. Безуспешные хлопоты о документах, которые определили бы его общественное положение (как незаконнорожденного). Денег в обрез, потому что вскоре при художнике поселились мать и любимый братишка Роман, которого Федор, сам, почти самоучка во всем, мечтает сделать серьезно образованным человеком. Сторублевой ссуды, переводившейся ежемесячно Обществом поощpeния художников под обеспечение картинами, не хватало, и Васильев вынужден был непрерывно работать ради хлеба.
"Тоскую по России и не верю Крыму", - пишет он Крамскому в Питер и жалуется, что его вконец одолели мухи, жара и любители искусств из великокняжеской, а то и царской среды. "Был даже со свитой господин Айвазовский".
Знаменитый маринист, узрев первые попытки Васильева воплотить в живописи море, рекомендовал дебютанту собственные проверенные рецепты наведения лоска и блеска на марины. Но пафос эффектной красивости совершенно был чужд упрямцу Васильеву.
Павел Михайлович Третьяков иногда присылает деньги из Москвы, но только в счет будущих картин. В придачу заботливые врачи месяцами запрещают ему, с детства любившему бродяжничать, не только выходить из дому, но даже переходить из одной комнаты в другую. Вот уже и работать предлагают только по часу в день. Из-за состояния горла неделями не позволяют разговаривать. Поневоле Федор, подобно глухому Бетховену, принужден прибегать к "разговорным тетрадям".
Пышная красота Крыма долго не трогала художника. Он радовался теплу, солнцу, цветам в январе, но тосковал по волжским берегам, с волнением вспоминал о болотах и лугах, о роскошных дубравах Хотени. Когда художник был в силах работать, он возвращался к милым его сердцу родным «русским» мотивам.
Но самое удивительное то, что три последних страдальческих года, проведенные в нелюбимом Крыму, стали и самыми творческими в короткой жизни Федора Васильева. Зимой 1873-го, ставшего для художника последним, Васильев извещает Третьякова, что начал до десятка картин. Так уж он привык - работать сразу над несколькими вещами, переходя от холста к холсту. Поневоле онемевший, заключенный в четырех стенах своей мастерской, он остро помнит все запахи, все краски широкого вольного мира, все более ему недоступного.
Картина «Мокрый луг», представленная на конкурс Общества поощрения художников в 1872 г. была написанной не с натуры, а сочиненной художником на основе зарисовок, сделанных в разных местах и в разное время. Она поразила современников свежестью живописи, точностью воссоздания атмосферы и исходящим от нее ощущением неясной томительности. Посылая в столицу картину-воспоминание «Мокрый луг», в котором одних зеленых тонов чуть не дюжина, Васильев пламенно заверяет Крамского: "Не думайте, что это настоящее, - нет, настоящее-то впереди, а это только приготовления.»
Художник изобразил омытый дождём мокрый луг под огромным небом, набухшие влагой облака, несколько деревьев вдали да бегущие по влажной траве тени гонимых ветром туч. Все в картине полно движения, все живет и дышит, особенно небо с его кипением и бурлением, с его игрой света и космической бесконечностью.
Увидев это полотно, Крамской был потрясен. По его словам, всё в Васильеве «говорило о художнике, необыкновенно чутком к шуму и музыке природы» и способном не только передавать увиденное, но и улавливать «общий смысл предметов, их разговор между собой и их действительное значение в духовной жизнИ человека».
На конкурсе «Мокрый луг» полчил вторую премию. Васильев жил долетавшими из далекого Петербурга отзвуками успеха его картины, мечтами о выздоровлении и, как всегда, был шутлив, изящен и «держал себя... всюду так, что не знающие полагали, что он, по крайней мере, граф по крови».
Но запас воспоминаний о России начинал постепенно иссякать вместе с надеждой на возврашение домой, щемящая грусть все более проступала в работах. Крымские пейзажи художника были проникнуты печальным раздумьем и чрезвычайно далеки от традиционных представлений о «южных красотах».
Кроме того Васильев вынужден был принять заказы великого князя Владимира Александровича, пожелавшего иметь его пейзажи для подарка императрице. «Высочайшие» заказы оборачивались для художника тяжкой мукой, он через силу брался за «преглупейшие и преказеннейшие виды» царских владений.
С огромным трудом Васильев пишет «Вид из Эриклика», но пейзажи осенних крымских гор, туманные леса, все: то, что близко его душе северянина, увлекает его, и величие видов Крыма мало-помалу овладевает воображением. Им создаётся ряд небольших работ с изображением гор, то скрытых плотной завесой дождевых туч, то занесенных по склонам снегом.
Но более всего его воображение по-прежнему занимают картины милого ему северного болота.
«0 болото, болото! Если бы Вы знали, как болезненно сжимается сердце от тяжкого предчувствия. Ну, ежели не удастся мне опять дышать этим привольем... ведь у меня возьмут все, все, если возьмут это. Ведь я, как художник, потеряю больше половины !» -пишет он Крамскому.
И рождаются полотна «Утро», «Болото в лесу. Oсень» (осталась незаконченной), «Заброшенная мельница». Наряду с ними появляются также крымские виды: «Зима в Крыму», «Крым. После дождя», «Крымские горы зимой»
Великодушный Крамской предлагает взаймы. Но Федор, зная, как нелегко достаются деньги и признанному мастеру, после мучительных колебаний отказывается. Крамской понимает, что это значит: значит у Васильева не осталось надежды когда-нибудь вернуть долг.
И, наконец, последний шедевр Васильева, его лебединая песня и творческое завещание — «В Крымских rоpax».
Картина, еще раз представлявшая художника на конкурсе Общества поощрения и принесшая ему первую премию.
«Что-то туманное, почти мистическое, чарующее, точно не картина, а в ней какая-то симфония доходит до слуха оттуда, сверху...», — писал о ней Крамской.
Эти бесконечные дали полупустынных гор, сливающихся с недвижными туманами облаков, рассеянный свет неяркого солнца, торжественная простота группы сосен над горной дорогой. Все в этом полотне зовет к раздумью, к постижению глубокого смысла природы, укрепляет веру в ее очищающее воздействие на душу.
В начале октября 1873 г. заведующий художественным отделом Петербургской публичной библиотеки В.В. Стасов получил письмо от Крамского. В нем писалось:
«Многоуважаемый Владимир Васильевич, быть может, вы найдете уместным сообщить публике... об одном печальном обстоятельстве... 24 сентября, утром, умер от чахотки в Ялте 23 лет от роду пейзажист Федор Александрович Васильев... Не знаю, много ли будет у меня единомышленников, но я полагаю, что русская школа потеряла в нем гениального художника...»
Потрясенный Крамской сокрушенно каялся Репину в Париж: "Милый мальчик! Мы не вполне узнали, Что он носил в себе".
Через три месяца после его смерти И.Н. Крамской, И.И. Шишкин и писатель Д.В. Григорович организовали в Обществе поощрения xyдожников посмертную выставку работ Васильева.
Главной ее целью была распродажа наследия покойного, которая позволила бы покрыть его долг обществу. И - случай небывалый! - все представленные произведения, вплоть до последнего наброска, были распроданы с выставки, состоявшейся в начале января 1874 г., еще до ее открытия. Павел Третьяков сразу купил 18 картин, а затем годами терпеливо ждал, чтобы откупить еще что-нибудь у наследников.
Несмотря на очень скромную оценку многих из них, вырученная сумма составила почти 6000 рублей, что позволило заплатить долги Васильева Обществу поощрения художников и П.М. Третьякову, а оставшиеся деньги передать матери живописца. Но ценность его творческого наследия была гораздо выше. Созданного Васильевым хватило на то, чтьбы попасть в число самых выдающихся мастеров русской пейзажной живописи.
Прав оказался художник Николай Ге, сказавший о Васильеве: "Он открыл нам небо". Свет васильевских небес был дружно подхвачен, и лучи его озарили творчество самых разных собратьев.
Таинственная, "Заброшенная мельница" пробудила особую любовь к заросшим прудам и задумчивым водоемам у Левитана и Серова, а позднее - у Борисова-Мусатова.
Изящный ливадийский "Фонтан" Васильева и его романтический Петербург стоят у начала пейзажных изысков утонченных художников "Мира искусства" и "Голубой розы". С ними поэзия васильевской изысканной простоты вошла в ХХ столетие.
Ф.А. Васильев был похоронен в Ялте, на Старомассандровском кладбище. Позже на месте, где находился дом, в котором он жил, установили бронзовый бюст.
часть 1 часть 2