Куда исчезла Леда (версия)
(Леонардо да Винчи «Леда и Лебедь»)
Сегодня Флоренция обезумела... С утра, словно гонимые медной плетью колоколов, по городу рыскают отряды молодых инквизиторов. Эти юные слуги Христа, наряженные в белые балахоны, стриженные под скобку, вламываются в дома, срывают картины, калечат скульптуры, старинную утварь, рвут книги, крушат все красивое.
С гнусавым пением это ополчение одичавших юнцов тащит через весь город творения художников, поэтов, мастеров. Они идут, размахивая алыми крестами. Вот они шагают по набережным, и вдруг один из молодых фанатиков под улюлюканье друзей выбегает из шеренги и кидает в мутные волны Арно жалобно звенящую виолу. Это словно послужило сигналом другим, и в реку вмиг полетели античные статуэтки, древние фолианты. Вой, смех, визг злым эхом разносились по притихшим улицам.
Зловещая пирамида на площади Синьории, у палаццо Веккио, все росла и росла. Она была сложена не из огромных каменных глыб, способных противостоять векам, — она была хрупка, эта небывалая гора из музыкальных инструментов, ветхих папирусов, женских нарядов, творений живописи, скульптуры и книг.
Словно гонимые бесами, кружились в адской карусели тощие мальчишки и грузные монахи, топча творения Платoна и Овидия, Боккаччо и Петрарки, Боттичелли и Леонардо да Винчи, бесценные шедевры Древней Греции и Рима. Доминиканцы в черно-белых одеждах укладывали поленья. Готовили костер для «сожжения сует». Так назвали эту акцию безумствующие аскеты.
Площадь Синьории, тесная, сжатая обступившими ее зданиями, была до предела набита людьми.
Кто не хочет поглядеть, как сожгут бесценные ценности, кто не хочет послушать самого Савонаролу?
Весь день хлопотливо и угрюмо воздвигался костер, этот монумент невежеству, фанатизму и мраку. И когда ожидание стало невмоготу, когда эта страшная гора, сверкающая всеми цветами радуги, казалось, достигла небес, над притихшей площадью, над тысячной толпой вознесся истошный, резкий крик проповедника:
«О Флоренция, о Рим, о Италия! Прошло время песен и праздников, вы больны, даже до смерти... Мне остается только плакать... Милосердия, господи!»
Истощенный постом, истерзанный печными бдениями, этот человек с бледным, словно выгоревшим лицом, воздев к небу тонкие, худые руки, вопил:
«Смотрите, смотрите, вот уже небеса почернели!.. Солнце багрово, как запекшаяся кровь. Бегите! Будет дождь из огня и серы, будет град из раскаленных камней... У вас не хватит живых, чтобы хоронить мертвых... Бегите!»
Голос монаха звенел, раскалывая тишину притихшей площади. Сегодня он повелевал умами и сердцами этих людей. Думал ли он, что не пройдет и трех лет, как сам он, нынешний вершитель судеб Флоренции, измученный пытками, под , гробовое молчание толп народа взойдет на эшафот, и через мгновение языки пламени поглотят его и двух его соратников. Поглотят навеки.
Но сегодня он на гребне славы и силы, сегодня он сокрушает кажущееся ему зло, заключенное в «суете сует» — книгах, картинах, музыке... Сегодня он предает анафеме песни и танцы, любовь и красоту.
«Я посею между вами чуму, такую страшную, что от нее никто не убежит... Травою зарастут улицы, лесами покроются дороги...»
Голос проповедника все крепнет, его слова терзают сердца, туманят разум.
«Я проклинаю вашу гордость, и мне противны даже жилища ваши, все будет сожжено, все будет уничтожено, а вы все пойдете в царство дьявола».
Страшные слова словно сжигали в людях веру в надобность счастья, любви, знания. Над толпою, как порыв ветра, пронеслись вздохи, стенания, плач.
И вот загудел колокол. Его молотоподобный звон перекрыл все звуки и заполнил площадь. Костер запылал. Сперва огонь неохотно лизал хворост, потом перекинулся на бревна и поленья, а затем набросился на эту «проклятую роскошь, эти окаянные краски, эти мерзостные страницы стихов. Эту суету!». Пламя взлетело до самого шпиля башни и словно обагрило кровью шершавые камни палаццо Ееккио. В арках лоджий залегли черные тени. Жар костра накалил воздух, в его дрожащих струях плясали искаженные лики юродствующих инквизиторов. Рев пламени сливался с криками, воем, пением.
* * *
Джиованни смотрел на озаренную, но еще нетронутую пламенем картину, то было создание Леонардо да Винчи.
Над вечерними водами горных озер стояла голая белая Леда, исполинский лебедь крылом охватил её стан, выгибая длинную шею, наполняя пустынное небо и землю криком торжествующей любви; в ногах её, среди водяных растений, животных и насекомых, среди прозябающих семян, личинок и зародышей, в теплом сумраке, в душной сырости, копошились новорожденные близнецы — полубоги, полузвери — Кастор и Поллукс, только что вылупившись из разбитой скорлупы огромного яйца.
И Леда вся, до последних сокровенных складок тела, обнаженная, любовалась на детей своих, обнимая шею лебедя с целомудренной и сладострастной улыбкой.
Джиованни следил, как пламя подходит к ней все ближе и ближе, и сердце его замирало от ужаса.
В это время монахи водрузили черный крест посередине площади, потом, взявшись за руки, образовали три круга во славу Троицы и, знаменуя духовное веселье верных о сожжении сует и анафем, начали пляску, сперва медленно, потом все быстрее, быстрее и, наконец, помчались вихрем.
У тех, кто смотрел, голова кружилась, ноги и руки сами собою подергивались, и вдруг, сорвавшись с места, дети, старики, женщины пускались в пляску. Плешивый, угреватый и толстый монах, похожий на стараго фавна, сделав неловкий прыжок, поскользнулся, упал и разбил себе голову до крови, едва успели его вытащить из толпы, а то растоптали бы до смерти.
Багровый мерцающий отблеск огня озарял искаженные лица. Громадную тень кидало распятие— неподвижное средоточие вертящихся кругов....
Пламя, охватывая Леду, лизало красным языком её белое тело, которое сделалось розовым, точно живым, ещё болеe таинственным и прекрасным.
Джиованни смотрел на нее, дрожа и бледнея.
Леда улыбнулась ему последней улыбкой, вспыхнула, постояла в oгнe, как облако в лучах зари, и скрылась навеки.
Последний сноп искр высоко взметнулся к небу и медленно угас. Мрак окутал площадь. Казалось, сама старуха средневековье, повернув стрелку часов истории, вернулась справить тризну.
Люди, ошалевшие от огня, от воя фанатиков, оцепенели от внезапно наступившей тишины и мглы. Внезапно молчание прорезал одинокий детский плач. Народ вздохнул и, словно по незримой команде, вдруг рванулся с площади.
Тишина и тьма на пьяцца Синьории. Холодный, порывистый ветер гонит по мостовой тучи седого пепла. Все, что осталось от «сожжения сует».
Это было в самом конце пятнадцатого века — Кватроченто, как называют его итальянцы.
Страницы истории...
(***Джиованни -ученик Леонардо да Винчи)
(По материалам романа Д.Мережковского - "Воскресшие боги" и рассказа И.Долгополова "Леонардо да Винчи")