А.С.Пушкин и В.А.Жуковский
История дружбы (3 часть)
Часть3 — ПОМОЩЬ
В ЧЕТВЁРТЫЙ РАЗ
С тех пор прошло восемь лет. Жуковский, искренне считавший, что Пушкину пристало быть во дворце, у трона, радовался «перемирию», некоторым милостям, что великий поэт получал во дворце.
Разумеется, смешно преувеличивать здесь влияние старшего на младшего; усилия Жуковского потому лишь встречали известное сочувствие Пушкина, что он сам в этот период был склонен к иллюзиям, сам находил пользу и резон в общении с верховной властью.
Жуковский, без сомнения, легче принимал существующий порядок вещей, однако важно обратить внимание на существенную черту «придворного поведения» двух поэтов. Каждый считал абсолютно неабходимым сохранение личного достоинства перед царем и правительством.
Обучая наследника, Жуковский вздыхает о его суетности, легкомыслии; разговаривает с ним довольно строго, откровенно; на Благовещеньи, когда будущий Александр II, по обычаю, выпускает на волю птичку, учитель говорит, что когда-нибудь, возможно, он так же освободит крестьян...
Жуковский угадал, хотя и не дожил, хотя крепостные были освобождены, конечно, вследствие более серьезных причин, чем воспоминания царя о своем учителе...
Пока же, в начале 1830-х, «царедворец» Жуковский часто вступает в конфликты с царем и Бенкендорфом, «предстательствуя» за тех или иных лиц.
Подобный эпизод разыгрался. например, в начале 1832 года, когда Жуковский поручился за «благонамеренность» молодого, талантливого, благородного литератора Ивана Киреевского (подвергшегося преследованию за свой журнал «Европеец»). Николай I, рассерженный «упрямством» главного наставника своего сына, спросил: «А за тебя кто поручится?»
Между царем и Жуковским произошла сцена, вследствие которой Жуковский заявил, что коль скоро и ему не верят, то он должен тоже удалиться; на две недели он приостановил занятия с наследником. Николай извинился, помирился, но «Европеец» не был разрешен.
Инцидент как бы исчерпан — до новых попыток заступничества.
В начале 1834 года Жуковскому тем не менее казалось, будто положение Пушкина достаточно твердое, благоприятное, безоблачное. Правда, поэта только что сделали камер-юнкером, но при том царь сказал В. Ф. Вяземской, что надеется — Пушкин «принял похорошему свое назначение. До сих пор он сдержал данное мне слово, и я был доволен им».
29 января 1834 года Жуковский беззаботно приглашает Пушкина к себе на именины:
«... и будет у меня ввечеру семейство Карамзиных, Мещерских и Вяземских; и будут у меня два изрядных человека графы Вьельгорские, и попрошу Смирнову с собственным ее мужем; да, может быть, привлеку и привлекательную Дубенскую; вследствие сего прошу и тебя с твоею грациозною, стройносозданною, богинеобразною, мадонистою супругою пожаловать ко мне завтра (во вторник) в 8-мь часов откушать чаю с бриошами и прочими вкусными причудами; да скажи об этом и домашнему твоему Льву. Уведомь, будешь ли, а я твой богомолец Василий».
Письмо писано 29 января, в день рождения Жуковского. Ровно за три года до смерти Пушкина
День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать.
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать...
Веселое приглашение за пять месяцев до вспышки, открывавшей финальную трагедию...
Весной - на почте вскрыли письмо Пушкина к жене, доставили текст Николаю, и царь охотно прочитал да еще выразил неудовольствие следующими строками (о двух Александрах — старшем сыне Николая I и старшем сыне Пушкина):
«К наследнику являться с поздравлениями и приветствиями не намерен; царствие его впереди; и мне, вероятно, его не видать... Посмотрим, как-то наш Сашка будет ладить с порфирородным своим тезкой; с моим тезкой я не ладил. Не дай бог ему идти по моим следам, писать стихи и ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибет».
Пушкин узнает о перехвате своего письма и 10 мая записывает: «Несколько дней тому получил я от Жуковского записочку из Царского Села. Он уведомил меня, что какое-то письмо мое ходит по городу и что государь об нем ему говорил». Пушкин занес далее в дневник гневные строки по поводу этой истории:
«Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстеве отзывался я не с умилением и благодарностью. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного. Однако какая глубокая безнравственность в привычках нашего правительства! Полиция распечатывает письма мужа к жене и приносит их читать царю (человеку благовоспитанному и честному), и царь не стыдится в том признаться — и давать ход интриге, достойной Видока и Булгарина! Что ни говори, мудрено быть самодержавным».
Пушкин демонстративно подает в отставку. 30 июня 1834 года Бенкендорф от имени царя передал разрешение на отставку; в архивы же доступ запрещался, «так как право сие может принадлежать единственно людям, пользующимся особенною доверенностию начальства».
Тогда-то в эти дела горячо вмешивается Василий Андреевич Жуковский. Все его усилия были направлены к примирению сторон. В ход пущено многое: Пушкину, к примеру, доказывается «глупость» его поведения; за этой формулой скрыта мысль, постоянно обсуждаемая двумя поэтами, — о необходимости служить России, пренебрегая мелкими уколами, неприятностями.
Пушкин, по мнению Жуковского, как бы ставил свое, личное благо выше общего. Кроме того, затронут чувствительный для Пушкина мотив «неблагодарности», то есть «забывчивости»: царь, мол, в 1826-м отпустил на волю, «облагодетельствовал»...
Наконец Жуковский добивается у царя фразы: «...пускай он (Пушкин) возьмет назад свое письмо», и это толкуется лестно для пушкинского самолюбия: «по всему видно, что ему (царю) больно тебя оттолкнуть от себя».
Жуковского позже не раз упрекнут потомки, что не следовало Пушкина уговаривать, что отставка была бы «спасением».
Надо думать, после и сам Жуковский не раз себя казнил, что «не отпустил» друга-поэта. Однако «вмешательство» Жуковского в дело об отставке, было вызвано вовсе не стремлением внушить Пушкину «верноподданничекие» чувства или же «сыграть на руку» царю.
В защиту Жуковского можно снова казать, что, если бы Пушкин принял решение твердое (как в дни его последей дуэли), то ни Жуковский, ни кто,другой не смогли бы на него повлиять.
Меж тем в 1834-м старший поэт хорошо знал, что младший и сам не уверен точности своих действий; что с архиами связаны главные творческие плаы Пушкина (Пугачев, Петр 1), отставного же к секретным бумагам не допутят; что, наконец, без помощи царя будет чрезвычайно мудрено распутать сложнейшие домашние финансовые обтоятельства.
Трижды в эти июльские дни 1834 года Жуковский заставил Пушкина переписать прошение. Чувствуя свою правоту, поэт вынужден был извиняться за «легомыслие». Впрочем, даже в третьем варианте послания Бенкендорфу, котоое Жуковский счел пригодным для редъявления монарху, Пушкин нашел возможность намекнуть на обиды и несправедливости:
«Если в течение этих восьми лет мне случалось роптать, то никогда, клянусь, чувство горечи не примешивалось к тем чувствам, которые я питал к государю».
Наиболее же откровенно Пушкин выказался в письме к Жуковскому, написанном в тот же день, 6 июля 1834 года:
«Теперь, отчего письма мои сухи? Да зачем же быть им сопливыми? Во глубине сердца своего я чувствую себя правым перед государем; гнев его меня огорчает, но чем хуже положение мое, тем язык мой становится связаннее и холоднее. Что мне делать? просить рощения? хорошо; да в чем?»
Пушкин извинялся, не чувствуя
начало
часть 2
часть 3
часть 4
часть 5
Пушкин и его современники