А.С.Пушкин и В.А.Жуковский
История дружбы (4 часть)
Часть 4 — ЗАЩИТА
ПОСЛЕ ССОРЫ
Пушкина «простили». Подобного унижения он не испытывал никогда. Прежде он писал, что «перемена жизни почти необходима»; теперь она стала абсолютно необходимой — но столь же невозможной.
Эхо случившегося звучит в тех письмах, что Пушкин, оставшись в летнем Петербурге, регулярно пишет жене в Полотняный завод. Одно за другим бедуют признания: «На днях я чуть было беды не сделал: с тем чуть было не побранился» (11 июля).
Около 14 июля:
«На днях хандра меня взяла: подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от БенкенДорфа такой сухой абшид, что а вструхнул, и Христом и богом прошу, чтоб мне отставку не давали. А ты и рада, не так? Хорошо, коли проживу а лет еще 25, а коли свернусь прежде десяти, так и не знаю. что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особеннсти Сашка. Утешения мало им будет в том, что их маменька ужас как мила была на аничковских балах... главное , что я не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности...»
Наконец, важнейшие слова: «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силах. Мысль, что кто-чибудь нас с тобой подслушивает, буквально приводит меня в бешенство. Без политической свободы жить очень южно; без семейственной неприкосновенности невозможно: каторга не в пример лучше. Это писано не для тебя».
Кроме приведенных выдержек из писем (явно рассчитанных на непрошеных читателей — чего стоит фраза «зто писано не для тебя»!) — кроме этого, заметим красноречивое отсутствие одного письма, так и не написанного поэтом: письма к царю, которое в исключительных случаях можно было направлять не через Бенкендорфа, а прямо «на высочайшее имя» (Пушкин несколько раз прибегал к этому средству). Здесь же он ни на минуту не считает себя виноватым и не пишет Николаю I, в сущности, оттого, что за царя стыдится.
Частный эпизод имеет для поэта типический, обобщающий смысл. Честь превыше всего; холопом не следует быть ни у бога,. ни у царя, при всем уважении к правителям, земному и небесному.
Пушкин абсолютно убежден только в сохранении личной свободы, пускай сначала в дворянском кругу, а потом все шире, — только здесь залог того, что какие-либо существенные перемены в стране будут основательны, привьются, пустят корни. В мире же шутов и льстецов реформы не гарантированы, не в «природе вещей»...
Николай вторгся на ту свободную, независимую территорию, куда поэт не пустит даже царя небесного. Пушкин, повторим, впервые в жизни унизился, извинился, считая себя правым. Именно после этого в его стихах появляются строки о скорой смерти —
Предполагаем жить,
И, глядь, как раз умрем...
Поэт явно чувствует: что-то надломилось: обстоятельства сгущаются, новые сочинения, журнал «Современник» расходятся плохо, долги растут (в конце их будет 138 тысяч рублей). Насмешки, «мелочные обиды», ничтожные сами по себе, становятся зловещим признаком приближающегося кризиса...
И вот Пушкину 37 лет. Недавно умерла мать, отец в Москве, брат на Кавказе, любимая сестра в Польше; далеко разметаны по всему миру Пущин, Нащокин, Соболевский. Из ближайших друзей в Петербурге только Жуковский и Вяземский.
4 ноября 1836 года поэт получает анонимный пасквиль и тут же посылает вызов Дантесу.
ЗАЩИТА ПЯТАЯ, ШЕСТАЯ
После 1820-ro, 1824-го, 1826-гo, 1834-ro — беда 1836-го... Роль Василия Андреевича в «примирении сторон» подробно изучена Щеголевым и другими пушкинистами. И опять раздавались голоса насчет сомнительности некоторых приемов Жуковского, будто бы в ряде случаев он словно одной меркой мерил Пушкина и его противников...
С этим трудно согласиться. Жуковский как мог, как умел старался расстроить поединок, избавить Пушкина от малейшей угрозы насильственной смерти. Ситуация была запутанной, тяжелой, у Жуковского получалось далеко не все; в конце концов, мы знаем, Пушкин начал от него таиться и, формально согласившись на примирение, отнюдь не простил врагам и оскорбителям.
Тем не менее Жуковский до конца оставался ближайшим, родным Пушкину человеком. Его отчаянные усилия в начале ноября остановили неминуемую, казалось бы, дуэль, но через короткий срок опасность снова увеличивается.
После анонимного пасквиля следующий важный эпизод — 21 ноября 1836 года.
К этому дню поэт приготовил страшный удар по своим противникам: собрался одновременно отправить убийственное, оскорбительное письмо Геккернам — и послание Бенкендорфу (а в сущности, царю), где излагал свои мотивы открыто, не таясь ни перед обществом, ни перед властью.
И снова обо всем узнает Жуковский (от Владимира Соллогуба, которого Пушкин познакомил со своим планом). И снова Василий Андреевич кидается к царю, шефу жандармов, Пушкину — заклинает, уговаривает...
Поэт в конце концов писем не посылает. Его вызывает Николай и требует дать слово, что скандала не будет.
В шестой раз дорогой ценой Жуковский, можно сказать, встал между Пушкиным и его смертью. Однако его сил против разгоравшегося пушкинского гнева уже не хватало.
В январе 1837 года ситуацию взрывает какая-то «мелочь», еще одна едва заметная окружающим «мелочная обида», искра, попавшая в накаленную, близкую к взрыву атмосферу (казарменный каламбур Дантеса, с которым он обратился к Н.Н.Пушкиной на балу у Воронцовой-Дашковой или что-то иное).
В седьмой раз Жуковский не сумел кинуться грудью на защиту друга-поэта.
начало
часть 2
часть 3
часть 4
часть 5
Пушкин и его современники