Карл Брюллов (1799-1852)
Рассказ И.Долгополовa
ГОСУДАРЬ НАХМУРИЛСЯ
Зимний. Сюда вместе с Волконским приехал Брюллов, чтобы предстать перед самодержцем России.
Дворцовые часы пробили гулко десять, и тут же где-то рядом прозвенели десять ударов...
— Пойдемте, Карл Павлович,— промолвил князь.
Странные, сложные чувства владели художником, когда они шли по бесконечным анфиладам дворца. Золоченые двери будто сами распахивались настежь. Будто во сне, мелькнул пустынный ряд великолепных покоев. Ледяной блеск паркетов, холодное сияние зеркал, колючее мерцание золота. Последние шаги... Согнутая спина Волконского, и вдруг Брюллов почувствовал студенистый, оловянный взор монарха.
Деспот, превративший Зимний в застенок, милостиво улыбался художнику.
— Я хочу заказать тебе картину, — сказал Николай I прямо, без приветствий и обиняков. Брюллов поклонился.
— Напиши мне, — продолжил государь, — Иоанна Грозного с женой в русской избе на коленях перед образом, а в окне покажи взятие Казани.
Заказ царя — банальный, нелепый — был неотвратим. Как быть? Ведь Николай, очевидно, готовя этот сюжет, с кем-то советовался, обсуждал эту тему, может быть, сжился с ней.
Бесцветные глаза самодержца уставились на Брюллова.
Художнику показалось, что холеные щеки царя побледнели. Ждать было нельзя. Надо немедля отвечать.
— Государь,— промолвил Брюллов,— если я займу первый план двумя холодными фигурами, статичными — тут же поправился живописец, — а самый сюжет, широкую панораму зажму в маленькое окно, то меня закритикуют, не поймут.
Николай вонзил в художника один из своих испытанных жестких взглядов.
— А что ты предлагаешь?
— Я работаю над «Осадой Пскова», — ответил Брюллов, — и хочу верить, государь, что картина получится.
— Хорошо, — сказал сухо самодержец.
...До самой смерти Брюллов не забудет этого диалога, как до самой смерти не кончит огромную картину
«Осада Пскова», которая никак не укладывалась в заданные историей Карамзина рамки.
Брюллова не удовлетворила история Карамзина. «Здесь все цари, а народа нет...»
Фальшивый посыл сложнейшей композиции огромного холста (Брюллов затеял картину больше «Помпеи»). Нажим, опека— все это было ненавистно живописцу. У него не уходили из памяти злые строчки эпиграммы Пушкина на историю Карамзина:
В его «Истории» изящность, простота.
Доказывают нам без всякого пристрастья
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Словом, холст не задался.....
Но этот эпизод лишь положил начало тягостным отношениям, наступившим между царем и «первой кистью России».
Брюллов по масштабам своего дарования стремился к монументальной живописи, к фреске. Ведь недаром он с успехом прошел школу Рафаэля. Но царь не понимал его. И когда после пожара Зимнего в 1837 году Брюллов просит царя дать расписать ему фресками стены дворца на темы истории России, то его хлопоты, кстати, горячо поддержанные поэтом Жуковским, не увенчались успехом.
Николай I ответил резким отказом. Он не понял, не поверил, что могучая кисть Брюллова могла бы создать фрески, превратившие бы стены Зимнего в уникальный музей, подобный Ватикану.
Брюллов глубоко и ясно мыслил. Он отлично понимал, что ему не сломать и не прошибить косность двора, недружелюбие самодержца, и он... исподволь, молча манкировал просьбами царя.
Ученик Брюллова Железное рассказывает о прелюбопытнейшей «дуэли», состоявшейся между самодержцем и вольнолюбивым мастером:
— Николаю Павловичу очень хотелось, чтобы Брюллов написал с него портрет, но он долго надеялся, что Брюллов сделает ему удовольствие и сам будет искать чести оставить потомству его изображение. Наконец, утратив эту надежду, государь как-то раз, гуляя в Петергофском саду, случайно встретил Брюллова и сказал ему:
— Карл, пиши мой портрет.
Брюллова это не застало врасплох, он тут же ответил, что не взял с собой в Петергоф этюдника с красками. Сеанс был отложен.
Царь назначил время для сеанса и опоздал на двадцать минут. Брюллов свернул этюдник и ушел.
Когда самодержец приехал и спросил, где художник, ему сообщили, что он не дождался.
— Какой нетерпеливый мужчина!— сказал в сердцах самодержец России.
Фантастично, но портрет Николая I кисти Брюллова не был создан.
Это тем более разительно, что живописец написал десятки превосходных портретов современников, поражающих своим мастерством и сделавших бы честь любому собранию мира.
Своеволие Брюллова обошлись довольно дорого русскому искусству. Дело в том, что художнику так и не удалось получить заказ на росписи, фрески с историческим содержанием. И наше искусство не имеет ни одной монументальной картины или фрески Брюллова, написанной на тему истории России.
Таковы факты.
КРАСНАЯ КОМНАТА
Жизнь Брюллова была в работе, в живописи. Он другой себе ее и не мыслил. Просыпался и с утра уходил в мастерскую, проводя долгий день в трудах, а к вечеру Петербург звал художника отправлять обязанности светского человека. И эти вечера, как правило, долгие, отнимали драгоценную энергию, опустошали душу. Брюллова окружала восторженная лесть, похвалы... Все это, может быть, кружило голову на первых порах, но потом стало просто мешать жить.
Светский Петербург скучал. Получив редкий подарок в лице красивого, талантливого художника, «покорителя Европы», он не выпускал много лет живописца из своих цепких, но угнетающих объятий.
Брюллов умолял своих друзей: «Не пускайте меня к этим людям», но неумолимые законы «малого стада» вступали в силу, и снова светская ржа разъедала душу.
Дом Брюллова, его мастерская были его единственным приютом, его маленькой крепостью, и он приложил много трудов, чтобы соответственно ее обставить. Художник очень любил красные цвета.
Молодой Тарас Шевченко, тогда еще крепостной, впервые попав к Брюллову, был поражен «красной комнатой».
Через прозрачные алые занавеси струился багряный таинственный свет солнца. Стены были покрыты пурпурными штофными обоями, диван обтянут кумачовым сафьяном... Сам хозяин встретил их в халате кораллового цвета, на мольберте стоял рисунок, сделанный красной сангиной. Пунцовые солнечные блики играли на металле старинного оружия — щитах, мечах, копьях, причудливо развешанных и расставленных в интерьере. Рубиновые бархатные и рдяные атласные драпировки дополняли картину и, конечно, ошеломляли зрителя.
Кстати, эта красная комната стала для Шевченко как бы «символом свободы», ведь здесь он получил из рук друзей вольную, освободившую его от крепостного рабства. Думается, что всем известна со школьной скамьи история с выкупом Шевченко, когда Брюллов поставил на аукцион специально написанный портрет Жуковского и на вырученную сумму в 2500 рублей добыл волю юному живописцу.
Брюллов работал как одержимый. Есть много записей, рассказывающих о неистовом темпераменте живописца, о его феноменальной работоспособности. Вот несколько страниц из них:
«Мы очень хорошо помним Карла Павловича, встававшего вместе с солнцем и уходившего в свою мастерскую, в то время когда он был занят этой картиной. Сумерки только заставляли Брюллова бросать кисть. Так длились с небольшим две недели, и художник до того горел, что кажется, хотел бы обратить и ночь в день. Никто в это время не был допускаем в его мастерскую, несмотря ни на какие просьбы и ни на какое лицо. Брюллов страшно похудел в это время — одним словом, Брюллов работал...»
Брюллов не всех охотно пускал в свою обитель. Вот любопытная история о визите царя к художнику:
В 1838 году зимою, около трех часов пополудни, государь в санях возвращался из Горного корпуса во дворец. Проезжая мимо Академии художеств, он увидел в окно Брюллова, который сидел в халате на лестнице и писал... Государь приказал кучеру повернуть сани и остановиться у подъезда Академии. Брюллову тотчас же дали знать, что государь идет к нему. Мастер бросил палитру на то место, где сидел, сбежал с лестницы, ушел на антресоли, в спальню и лег на постель. Государь вошел в мастерскую, посмотрел на картину, на брошенные, запачканные кисти и палитру и спросил Липина: «А где Карл Павлович?» — «Он, ваше величество, ушел в спальню», — отвечал Липин.
Государь поднялся на антресоли, застал Брюллова в постели и осведомился, что с ним? Брюллов пожаловался государю на нездоровье. Государь улыбнулся, простился с Брюлловым и уходя сказал ему:
— Ну, выздоравливай скорее: мне пора домой.
Если вспомнить атмосферу той далекой эпохи, пожалуй, более чем сложную, когда немилость царя могла завести человека довольно далеко, то поведение Брюллова можно счесть довольно оригинальным, если даже не смелым. Вот история, которая, как нельзя лучше, рисует Брюллова как человека прямого.
Известный живописец Алексей Егорович Егоров в старости навлек на себя гнев государя не тем, что начал худо работать.., а своим неосторожным языком, болтавшим много лишнего при дрянных людях, доводивших всякие дрязги до Оленина и через него до государя.
Как видите, мир не без добрых людей, и Николай I, узнав о поведении Егорова, послал в Академию художеств запрос: «Достоин ли Егоров носить звание профессора?»
Получив запрос этот, Оленин немедленно послал всем профессорам Академии приказание собраться вечером в Совет, прочел им присланную в Академию бумагу и спросил их, что отвечать на нее? Хотя члены Академического совета официально узнали запрос государя только вечером, однако же не может быть никакого сомнения, что все они, отправляясь в Совет, очень хорошо знали, о чем им придется там рассуждать. Все они искренне жалели Егорова, но заступиться за него не решались и после долгих совещании согласились дать на полученный запрос ответ, сообразный с желанием государя.
Тогда Брюллов, который до решительной минуты не говорил ни слова, объявил, что он придуманного Советом ответа не подпишет, припомнил Совету, что Егоров некогда делал честь русскому искусству и что Академия гордилась им, что Совет Академии, созванный для его осуждения, состоит из его товарищей и учеников, и в заключение сказал, что живописец Карл Брюллов считает себя учеником Егорова. Речь Брюллова одушевила всех. Все как будто встрепенулись, все громко заговорили в пользу старика Егорова и положили отстоять его честь.
Оленин, заметив, что об угождении монарху никто более не думал, встал с места и сказал Брюллову:
— Вы наделали всю эту кутерьму, так вы и сочиняйте ответ, а я пойду домой.
— Ступайте, — ответил Брюллов, — все будет сделано без вас.
...Одним из редких качеств Брюллова была необыкновенная доброжелательность и отзывчивость к своим коллегам-художникам. Всем известно его отношение к Федотову, который, будучи молодым, начинающим живописцем, пришел к великому мастеру и нашел у него большую поддержку и внимание... Прошло несколько лет, и вот Федотов снова у Брюллова.
Вот выдержка из письма Федотова к Погодину после посещения тяжело больного художника:
«Милостивый государь, Михаил Петрович!
Извольте получить ответ на ваш вопрос. Перед тем, как представил я первые картины в Академию, я так давно не бывал у Брюллова, что и не видал, как он захворал и как дошел до отчаянного положения, в каком его находили и каким я сам нашел его, когда по его зову явился к нему с Бесковым.
Худой, бледный, мрачный, сидел он в вольтере (**вольтеровское кресло — разновидность кресел больших размеров, предрасполагающих к сосредоточенному размышлению); перед ним на полу приставленные к стульям мои две картины: «Кавалер» и «Разборчивая невеста».
«Что вас давно не видно?» — был первый вопрос Брюллова. Разумеется, я отвечал, что не смел беспокоить его в болезни.
«Напротив, — продолжал он, — ваши картины доставили мне большое удовольствие, а стало быть — и облегчение. И поздравляю вас, я от вас ждал, всегда ждал, но вы меня обогнали...»
Какую предельную честность и простоту души надо иметь, чтобы сказать всего лишь три слова:
«Вы меня обогнали».
«АВТОПОРТРЕТ»
В один из серых петербургских дней, когда доктора разрешили Брюллову после семимесячной болезни покинуть постель, он попросил придвинуть вольтеровское кресло ближе к трюмо, потребовал принести в спальню мольберт, палитру, кисти. Вмиг наметил он на картоне рисунок головы, руку... С вечера он повелел не пускать к нему на другой день никого!
«Автопортрет» Брюллова 1848 года... Художник на пороге пятидесятилетия. Живописец только что перенес тяжелую болезнь. Но не только недуг отнял у него краски лица и блеск глаз.
Усталость. Постоянная, не уходящая. Она залегла в тревожных складках крутого, чистого лба, она притаилась в пепельных, некогда блестящих золотых кудрях. Усталость вовздутых венах тонкой руки, плетью повисшей на подлокотнике кресла. Усталость в самом колорите полотна, в сочетании черных, красных, восково-бледных тонов.
Время. Зрелость. Пора жестоких переоценок, пора разочарований и потерь — вот истинные слагаемые этого образа...
Мастерство Брюллова в эти годы достигло совершенства. Его кисть поистине виртуозна. Ведь этот дивный портрет написан всего за каких-нибудь два-три часа! Живописец в одно касание решает тончайшие пластические задачи — и перед нами шедевр.
Но почему же тогда глаза художника так безрадостны, почему в них нет сияния, удовлетворения творца. Почему они так тревожны? Почему так пристально всматриваются они в зеркало?
Может быть, потому, что Брюллов впервые за всю полувековую жизнь, именно в эти два часа, именно в этот миг так остро ощутил бег времени, так обнаженно оценил свои потери, так чутко понял суть безвозвратно упущенных лет. Может быть, в эти короткие часы перед художником промелькнула вся его жизнь?
...Многое не свершилось. Не сбылась заветная мечта художника оставить родине картины, в которых была бы видна вся ее жизнь, самое сокровенное — судьба народа, великая история России... О, как он мечтал заткнуть глотку светской черни, болтавшей в своих золоченых бонбоньерках-салонах об угасании его таланта. О, как он мечтал уйти от мелочной и тем не менее тяжкой опеки царя, от неотступного взора монарших глаз. Но все это лишь мечты.
Снова наступит завтра. Наступят будни. И снова все быстрее и быстрее закрутится неумолимое колесо столичной жизни, пестрая череда успехов, неискренних похвал и соболезнований.
Два часа в жизни художника.
Как это ничтожно мало и как это много, если вдуматься в суть бытия! Когда вдруг с ослепительной ясностью ощущаешь, что рок несет твою утлую ладью по воле недобрых волн и злого ветра и что у тебя самого нет сил остановить этот бег.
...Привычно ходит кисть, и за считанные минуты на картине возникают черты больного, бесконечно усталого человека.
Бьют часы. В роскошной мастерской тихо. Шум Петербурга не проникает в этот приют муз. Но это только кажущийся покой.
Покоя нет!
Брюллов предельно одинок в этом огромном городе. Он одинок и неустроен, этот великий художник, покоривший Рим и заслуживший триумф на родине. Он несчастлив, этот человек, которым восхищались тысячи людей, перед которым преклонял колени сам Пушкин!
Он одинок.
Такова неумолимая логика прожитой жизни. Он растерял истинных друзей. У него нет жены, нет подруги, нет детей, нет любимых верных учеников, продолживших его стезю... Или, может быть, это ему кажется? Нет, все так.
Один!
Горько, напряженно глядят на нас с «Автопортрета» глаза великого художника, создавшего прекраснейшие образы, воспевшего Человека во всей его красоте, отдавшего всего себя людям...
Но мы знаем, что Брюллов не одинок... Об этом говорят сотни его великолепных творений — его детей. Об этом говорят сотни тысяч почитателей его таланта, всегда тесно заполняющих залы наших музеев, любующихся его шедеврами.