Орест Адамович Кипренский (1782-1836)
Рассказ И. Долгополовa,
часть 1 часть 2 часть 3 часть 4
Кто шагнул совсем юным в искусство России на пороге XIX века и буквально в десятилетие создал полотна, сразу показавшие Европе, что в Петербурге появился талант силы необычайной?
Это был Орест Кипренский, первый из наших соотечественников, чей автопортрет вошел в коллекцию знаменитой флорентийской галереи Уффици и потряс итальянских коллег мощной светоносной живописью, настолько неожиданной и непривычной для той эпохи, что маститые мастера приняли однажды его картину за работу Питера Пауля Рубенса. Кипренский словно шутя одолел вершины портретного мастерства (хотя это досталось ему ценою невероятного труда) и открыл своими холстами путь в европейское искусство.
Именно Орест Кипренский раньше великих Карла Брюллова и Александра Иванова показал искрометную и чудодейственную силу русской школы. Казалось, сама Россия вдруг увидела себя в произведениях молодого Кипренского.
Его портреты десятых, двадцатых годов прошлого века показывают нам людей восторженных, смелых, красивых, одухотворенных.
С полотен как бы упала некая вуаль условной томности живописи его предшественников, и на нас сегодня глядят образы современников, написанные Орестом Кипренским во всей открытости духовного движения. Полные силы, его холсты были новым словом в искусстве той поры.
...Кипренского справедливо считают первым русским романтиком в живописи. Но приверженность к этому направлению носит у него глубоко национальный характер.
Он написал свои шедевры, составившие ему славу, в первой четверти прошлого века.
Их можно отнести по мировосприятию к романтизму, хотя живописцу абсолютно были чужды мотивы "мировой скорби", "мирового зла", поэтики "двоемирия", он не искал "ночной" стороны души.
Его великолепные холсты созданы человеком, влюбленным в жизнь. Вы не найдете в них мучительного разлада, разъедающего анализа. Кипренский тех лет - певец радости жизни и образа прекрасной личности, цельной и гармоничной. Таковы портреты мальчика Челищева, Е.П.Ростопчиной, Е.В.Давыдова...
Этим и другим портретам того периода свойственно напряженно-лирическое, эмоциональное, ярко очерченное пластическое выражение человеческой личности, свободно проявляющей свое отношение к жизни, ждущей и видящей красоту и значительность в самом бытии, присутствии на земле рода людского.
Вот эта самоценность чувства прекрасного, владевшего художником, невольно осветила каждый созданный им портрет, хотя далеко не каждый персонаж из этой галереи напоминает классический идеал красоты.
Но светлый гений Ореста Кипренского, его истинный гуманизм раскрывают недоступные для иного художника глубины. Картины Кипренского как бы излучают особый духовный свет, который озаряет образы людей.
Холстам мастера не присуща красивость или сентиментальность его предшественников. Нет. Кисть его мужественна, язык полотен сочен и правдив.
...Всегда удивляет та точность, с какою астрономия предсказывает то или иное небесное явление.
Даже в древние времена ученые могли рассчитать появление кометы, наступление лунного или солнечного затмения. Но тем удивительней, что, умея так вычислить происшествия в сферах звездных, мы на Земле вовсе не умеем угадывать, когда и где возникнет гениальный поэт или художник. Каких бы высот ни достигла кибернетика и электроника.
Тут все же есть тайна!
Как поистине дивные цветы, редко, но всегда поражающе нежданно, ошеломляюще, внезапно возникают на нашей планете великие композиторы, писатели, живописцы. Бывали времена, когда один век дарил нам несколько гениальных имен. Таким стал итальянский Ренессанс.
XIX век в России дал миру великолепное соцветие мастеров слова, кисти, музыки. Среди этого поистине замечательного потока творцов был и Орест Кипренский.
На скудной части земли, на заброшенной мызе с чудесным именем "Нежинская" вблизи Копорья, на берегу Финского залива, в окрестностях Ораниенбаума, в поместье, принадлежавшем бригадиру Алексею Степановичу Дьяконову, 13 марта 1782 года родился мальчик. Назвали его Орестом.
Мать его, Анна Гавриловна, была крепостной девкой, и, чтобы скрыть факт незаконнорожденности, помещик выдает ее за своего дворового человека, в семье которого и вырос будущий художник. Надо заметить, что Дьяконов дал ему вольную. Он же дал Оресту фамилию Копорский по имени местечка. Фамилию, которая с годами стала более благозвучной, - Кипренский.
Так, с первых шагов появления на свет биография Ореста была не совсем обычной и носила характер, связанный с некой тайной.
Он подрастал, и его вольное положение позволяло ему на досуге бродить по песчаным дюнам, любоваться бегом волн, слушать пронзительные крики чаек. Он был обладателем бесценного богатства - свободы - и делал, что хотел: целые дни гулял по зеленым лугам и рощам, рвал цветы и приходил домой счастливый и усталый.
Душа малыша была освещена простором, неповторимым ощущением движения, которым полна природа.
Бег скользящих теней от плывущих в небе облаков сливался в его представлении с вечным колыханием моря, неутомимо гнавшего волны на берег. Шелест деревьев переплетался с шорохом трав и пением птиц, свежие зори сменял жаркий полдень, и вот уже вечерняя звезда загоралась в небе.
Великий круговорот бытия стал с младенческих лет близок Оресту. Он полюбил природу, люди были добры с ним, и мальчик не познал в детстве горя. Хотя ничто не ускользало от пристальных глаз. Он видел слезы матери, не раз становился свидетелем сцен из крепостного обихода.
Орест был слишком мал, чтобы вникать в эти сложности времени, и... рисовал. А когда ему исполнилось шесть лет, его отдали в Петербург, в Академию художеств. Но всю жизнь он будет вспоминать мызу Нежинскую, Ораниенбаум и один странный эпизод, который, как ему после казалось, много дал для ощущения объемности мира.
...Прокряхтела узорная дворцовая дверь.
Маленький Орест осторожно ступил на пыльный старый паркет. Немедля запела половица, одна, другая. В странном зыбком свете высоких зашторенных окон выплывало ажурное огромное зеркало.
На цыпочках, стараясь не шуметь, мальчик пересек пустой, казавшийся бесконечным зал. Вот, наконец, и зеркало. Густая пыль, как омут, затянула стекло. Малыш снял картуз и протер уголок зеркала.
В небольшом круглом оконце вдруг появилась кудрявая всклокоченная голова Ореста, а позади, будто во сне, выросла стена картин в золоченых рамах, они тускло поблескивали в сумерках зала. Вот белокурая нимфа, рядом косит черным глазом сердитый вельможа в звездах и регалиях, вот вздыбился горячий конь, неся грозного всадника.
Жутко, одиноко стало Оресту. Но крошечный сверкающий колодезь будто манил малыша, и, как ни отклонялся от него Орест, всюду его настигали темные полотна в дорогих старых рамах...
Страшный грохот вывел мальчишку из оцепенения. За окнами хлестал ливень, сверкали молнии.
Кое-как нахлобучив картуз, Орест без оглядки помчался прочь из дворца. Мелькнул полосатый шлагбаум, и мальчик выбежал, вернее, вылетел на волю. Над ним неслось темное, все в рваных тучах грозовое небо. Оно внезапно встало впереди, ограниченное в подах канала легким мостком. Ветер выл в старых деревьях парка. Дождь срывал пригоршнями листья и кидал их к подножию мраморных античных богов.
Когда вымокший насквозь Орест ворвался в свой дом, мать испугалась. Она прижала его к груди, пытаясь узнать, что случилось. Орест молчал, но наконец разрыдался.
Воспоминания детства...
Все это, как далекие грезы, сливалось для мальчика с отдаленными представлениями о вечной жизненности природы, о временности людских усилий. Он рано понял истинную сложность этой природы, познал и усвоил стиль века минувшего. И когда ученик Академии, вдоволь надышавшись пылью в классах, нарисовавшись слепков с античных скульптур, вырывался на простор набережных Невы, то все воспоминания детства будто оживали вновь: он видел бегущую речную волну, тот же гортанный и пронзительный крик чаек тревожил его слух, он зрил бесконечную панораму дворцов - словом, все в душе Ореста сливалось в единый поток бытия...
Трепетной сине-розовой радугой опрокинулся в изумрудные воды пруда горбатый мостик.
Словно в зеркале, плыли по радуге белые, лиловые, серые облака - три девушки в пышных платьях.
Они не шли, а словно скользили, их отражения сплетались с отсветами березовых стволов, и казалось, что пруд не что иное, как перевернутая картина, написанная кистью старого мастера, потемневшая от времени и покрытая лаком... Живой мир, свежий, яркий, с резкими гранями и мягкими касаниями цвета, окружал и брал в плен юного Ореста, глядевшего на пейзаж, будто проснувшись и удивившись в первый раз.
Щебетали, пели птицы.
Жар волнами обволакивал его. Ветер доносил горький душный запах скошенного сена, он прилетел из березовой рощи.
Природа летнего дня, роскошная, ленивая, томная, глядела на молодого художника с альбомом в руке и, казалось, тихо шептала на ухо юноше: "Ты понял меня?"
Карусель солнечных бликов вертелась по зеленой лужайке, мелькала по нежным стволам берез, играла на листьях деревьев.
Листок альбома менялся на глазах. Белая бумага сама как будто излучала свет. И каждое мгновение делало ее то солнечно-желтой, то серо-сиреневой, то голубой. Так изменяли цвет бумаги рефлексы, свет и тени. Позже это назовут пленэром.
А сегодня Орест мечтал написать этот уголок природы.
Юный Кипренский превзошел всех своих сверстников в стремлении постичь законы красоты. Он проводил сотни часов за копированием холстов классиков мировой живописи. Академические профессора ставили ему первые номера за великолепные рисунки с античных слепков, за натурные этюды.
часть 1 часть 2 часть 3 часть 4