Дмитрий Григорьевич Левицкий(1735-1822)

Биография

часть 1     часть 2     часть 3

Но иллюзии иллюзиями, а жизнь жизнью.

«Истина пером моим руководствует!» - восклицал друг художника просветитель XVIII века Николай Новиков.

Левицкий рисует его, как человека, которого глубоко уважает. Мы видим на портрете человека, подобно Дидро, поучающего царей и «больших бояр» — Несмыслов и Безрассудов, Скудоумов и Злорадов.

Как и все, знает он: за журнальчиком «Всякая всячина» прячется императрица и указует — сочинять сатиру лишь в «улыбательном духе», а восхвалять «твердого блюстителя веры и закона»...

Но Новиков по-прежнему с гневом пишет о бедности и рабстве крестьян, а саму госпожу «Всякую всячину», то бишь императрицу, поносит всякими словами.

Углядев подобное, могли ли не искриться самой лютой злобой бесстыжие карие глаза Екатерины, столь благолепно взирающие с портрета работы Левицкого И она бранится.

А Новиков следует любопытной и крамольнейшей по тем временам мысли Дидро: «Право возражения... является... правом естественным, неотчуждаемым и священным».

И возражает. Не только словом. Всем своим поведением. В голодный 1787 год раздает хлеб крестьянам почти ста селений.

Левицкий мог гордиться своим другом. И он гордился. Высокое достоинство человека, следующего только благородным помыслам своей души, воспел в портрете.

Радищев был для Екатерины бунтовщиком хуже Пугачева, а Новиков оказался еше хуже Радищева. Тогда очень любили задавать вопросы и получать ответы. Дидро, например, задал императрице восемьдесят восемь вопросов в письменном виде.

Она задает всего семьдесят пять. Но отвечает на них Новиков в сыром каземате секретного дома Шлиссельбургской крепости, где его стерегут двести солдат и семьдесят восемь пушек.

Бесстрашный человек Левицкий не отступается от своего опального друга.

«Любезного и сердечного друга Дмитрия Григорьевича и Наталью Яковлевну,— пишет Новиков по освобождении,— поблагодарите за все...»

Вот тогда-то и создает художник портрет великого просветителя ХVIII в.

К 1790-м годам Левицкий необратимо начинает терять популярность: зашатались стулья под покровителями и главными заказчиками (Князь Безбородко, канцлер, и граф Бецкой, президент Академии художеств).

Безбородко проигрывает государственную силу Потемкину, с порфироносных высот подул на престарелого и уже ненужного Бецкого прохладный ветер, определяется «дело» масона Николая Новикова, чье имя неотделимо от имени Левицкого, потому хотя бы, что сама внешность издателя «Трутня» знакома именно по его портрету.

С той поры Левицкий тоже в немилости.

Теперь отношение двора ее величества к Левицкому определяла его дружба с Новиковым и другими деятелями русского просвещения. Не секрет, что живописец был, как и Новиков, масоном, а отношение Екатерины к ним было весьма определенное.

Одна из главных загадок судьбы Левицкого — это творческое молчание художника в последнюю четверть века его жизненного пути. Ведь за этот срок он написал всего с десяток полотен. Правда, эти холсты превосходны, но не слишком ли мало для такого мастера?

Напрасно это будут целиком приписывать болезни глаз, которая лишь в глубокой старости привела Левицкого к слепоте. Нет, не слепнуть стал художник в середине девяностых годов, а именно в эти годы он, наконец, прозрел. И помогла ему в этом сама жизнь и его замечательный друг, писатель и просветитель Новиков.

В какой-то миг с ослепительной ясностью Левицкий почувствовал всю ложность своего состояния. Его тонкий ум, его честная и прямая душа содрогнулись от ощущения фальши и лицемерия, которые окружали его ежедневно, ежечасно. Он содрогнулся от внезапного сознания, что он участвует сам в каком-то огромном фантасмагорическом обмане.

...Казалось, жизнь шла по-старому. С утра художник становился за мольберт, и холст за холстом покидали мастерскую, радуя вельможных заказчиков.

Но не радовался лишь живописец. Счастье созидания, творчества ушло. Осталось неуходящее чувство неудовлетворенности и пустоты.

Стасов утверждал, что талант художников того времени был «испорчен и искажен, он весь израсходован только на ложь притворство и выдумку главной сущности и на парад и блеск подробностей»..

И художник ищет новые пути. Он ищет пути к народу, к народной тематике.

Он пишет портрет своей дочери в свадебном народном уборе.

Увы... Долголетнее писание заказных портретов сделало свое. Портрет Агаши не задался. Он получился салонный, далекий от жизненной правды, несмотря на то, что поводом к написанию полотна послужила семейная радость — предстоящая свадьба единственного детища.

Душа художника была выхолощена дворцовыми буднями, сиятельными портретами, где почти каждый холст носит следы искусственности, слащавости и холодности. Словом, художник потерпел, в этой своей попытке создать образ одухотворенной юной женщины, неудачу.

Искусство не прощает постоянных, хотя и маленьких уступок и полуправды. Многочисленная, иногда, салонная продукция Левицкого теперь мстила ему. Великолепное мастерство, владение цветом, рисунком, тоном не могли заменить главное в искусстве — правду! И этот надлом, надрыв, чутко ощущаемый тонким художником, все нарастал... Нестерпимыми стали часы заказной работы, все больше тянуло художника к одиночеству, к чтению, к горьким размышлениям.

Как далеко ушли те годы, когда свежий глаз, молодая рука и горячее сердце воспринимали мир людей как нечто светлое, радостное, желанное. Когда он еще не знал всей грязи, всех закулисных коллизий двора. Когда за блестящим фасадом дворцов и улыбок великосветской черни он не ведал всей жестокости, а порой чудовищности судеб создания всего этого великолепия.Теперь он узнал все.

«Со всяким днем пудра и блестки, румяна и мишура, Вольтер, Наказ и прочие драпри, покрывавшие матушку-императрицу, падают больше и больше, и седая развратница является в своем дворце «вольного обращения» в истинном виде....

Двор — Россия жила тогда двором — был постоянно разделен на партии, без мысли, без государственных людей во главе, без плана. У каждой партии вместо знамени - гвардейский гладиатор, которого седые министры, сенаторы и полководцы толкают в опозоренную постель, прикрытую порфирой Мономаха...»

Эти страшные строки написаны Герценым.

...Вставал законный вопрос. Ты осознал всю фальшь петербургского света, ты познал трагическую судьбу народа? Восстань!

Но Левицкий не был готов к роли борца. Он бесконечно устал. Его тревожила болезнь глаз. И он томился, тосковал и молчал.

Потекли однообразные будни. Вельможные заказчики, двор стали забывать некогда прославленного мастера. И за какие-нибудь два-три года художник впадает в нищету.

Вот строки из прошения, поданного в Совет Академии художеств осенью 1787 года:

«Ныне чувствую от всегдашних моих трудов в художестве слабость моего здоровья и зрения, нахожу себя принужденным просить высокопочтенный Совет о увольнении меня от должности... Во уважение к ревностной и беспорочной семнадцатилетней службе» снабдить «по примеру прочих пристойных пенсионом».

Левицкий покидает Академию. Ему назначают нищенскую пенсию размером 200 рублей в год. Ничтожная подачка нанесла глубокое оскорбление художнику, отдавшему почти двадцать лет воспитанию молодых мастеров. Ясно, что слабость здоровья и зрения были лишь предлогом для ухода, обусловленного трениями с руководством Академии. Левицкий стал неугоден.

Он остается с грошовой пенсией, обремененный семейством, наступавшей слепотой, долгой, трудной и унизительной борьбы за существование.

Есть сцена, засвидетельствованная современниками: слепой старик, часами простаивающий на коленях в церкви Академии художеств.

Левицкий умер восьмидесяти семи лет, почти забытый как художник. Принятая, в его отношении, «формула заката» растянулась почти на четверть столетия: от начала 1800-х годов портрет камер-фрейлины Протасовой, калужские заводчики Билибины, — вот, собственно, и, почти,все, на что осталась способна некогда плодовитая кисть.

Иссякала эпоха, умолкал и ее певец, Сотни картин написал он, и все — слепок времени, на всех - люди XVIII столетия.

Но не только век галантный показал нам Левицкий — еще и время, когда центростремительная сила России набирала свой ход: десятки имен, десятки образов — личности, осуществлявшие движения составов огромного государства. Вот они, в звездах и муаре, горделиво взирают на нас со своих холстов, обращенные из плоти и крови колдуном-художником в струящиеся прозрачные краски, отпечатленные в жесте и прищуре глаз — ласковых или жестоких, холодных или с тенью глубокой думы.

Екатеринин «век златой» растаял, как мираж. Их век, людей «острых» и славных, умеющих любить и ненавидеть, остался навсегда.

И еще: нельзя не обозначить то, что мы называем развитием творческого духа. Вместе с Рокотовым, Левицкий — художник высочайшего класса, выводящий русское портретное искусство в Европу и мир,— завидная доля, великое назначение. Он не предтеча, а именно один из наших первых гениев портрета — именно отсюда, с конца «сурового и мудрого» века, идет дальше уже сплошная цепь: Кипренский, Брюллов, Крамской, Ге, Репин, Валентин Серов. Звено к звену нижутся эти имена в российской культуре, определяя собой чувство ее пути.

часть 1     часть 2     часть 3

Д.Г. Левицкий